В классах не топят зимой, одетые сидят, а эту зиму будут каникулы зимой, а летом учиться. У нас сейчас газу дают сколько хочешь, но зимой его не будет, как будет мороз. Пропали мы. Пенсию не давали уже 2 месяца. Строят себе дворцы, кодетжи. Товары отправляют заграницу, а оттуда денег не возвращают, кладут в банки доллары. Вот такие руководители себе по 2-3 должности занимают и деньги получают.

(из «Чёрного мойдодыра» - г. Херсон)

Прибор Канта и les jours critiques гуманитарных наук

…вешалка же, в ее наиболее общеупотребительной
и общедоступной форме, представляет собой
не что иное, как фаллический символ,
причем символ в рабочем, т.е. эрегированном состоянии;
в противном случае, что же на него можно было бы повесить?
Одним из глубочайших заблуждений мышления является представление об органической или биологической природе человеческого тела, которое, якобы в силу своей принадлежности животному царству, к коему также относятся всевозможные оцелоты, барракуды, воробьи, головоногие моллюски и т.д., обладает неким собственным «разумением», то есть способностью демонстрировать наличие пресловутых «инстинктов». Эта органическая метафора затем генерализируется на предметы, создаваемые самим разумом: дверные ручки, ботиночные шнурки, ручные зажигалки, горлышки бутылок, электронные часы, опасные бритвы, карманные деньги, замочные скважины и прочие мелкие радости в силу их приспособленности для усиления удовольствия от выражение этих самых инстинктов в наиболее теплых и, как правило, уединенных и затемненных местах, типа конференц-залов, ночных пляжей и кустов. Гуманитарные науки представляют собой как раз один из предметов такого рода проекции. Считается, что как и, например, у слона, у гуманитарных наук есть развесистые уши (в виде всяческих междисциплинарных образований, вроде зоологической философии, гомеопатического литературоведения, психологии звезд и галактик, кулинарной журналистики или социологии мочеиспускания), крепкое бивневое сырье (в виде таких методов как систематическая наркологическая фрустрация, опоросы общественного мнения, психологическое измывательство, структурная литературная булимия и текстологический промискуитет) и различного рода мышиные страхи (фобия радости, фобия страхов, фобия открытых коммуникативных пространств, фобия сине-зеленых водорослей, фобия самогона). Соответственно, гуманитарные науки имеют своеобразные «инстинкты», которые составляют в совокупности общую методологию, на которой эти науки строятся. Ключевыми инстинктами выступают инстинкт нарратива, инстинкт дискурса, инстинкт текста и инстинкт письма. Иными словами, гуманитарные науки осмысляются по аналогии с животным телом, его органами и его особенностями.
Подобное представление является не только допредикативной очевидностью, но и очевидной допредикативностью, видимой, но не замечаемой, слышимой, но не слушаемой. В дальнейшем мы покажем, что подобные метафоры можно опровергнуть посредством обращение к тайному знанию секретного ордена кантианцев. Как известно, основатель этого ордена Иммануил Кант, урожденный Ганс Георг Вильгельм Фридрих Франц фон Гугенштолллербаумбергдиг, однажды, встав по утру, чтобы съесть свое ежедневную порцию пшенной каши (следует отметить, что до этого господин фон Гугенштолллербаумбергдиг ни чем не отличался от своих соотечественников-камерунцев: ел бананы, охотился на львов, шлялся по бабам (как говорят в Камеруне, «побрасывал кокосовые орехи в полночь»), в общем, вел себя как вполне нормальный политкорректный и социально подкованный негр XI века до р.р. в стране победившего антиаппартеида), которую он всегда пользовал по утрам, и в этот момент его взгляд упал на валяющиеся в углу грязные носки. Как только это произошло, фон Гугенштолллербаумбергдиг понял абсолютно все: как устроена вселенная, в чем смысл пребывания всех живых существ на Земле, откуда произошли Солнце, Луна и звезды и сколько стоит кефир в пластиковом стаканчике в городе Херсоне. Но в отличие от большинства обычных мистиков, которых, по правде говоря, было полно в это время, его откровение было ниспослано самым Лениным. Поэтому «протирка зенок» (так камерунское крестьянство именует различные формы религиозных прозрений) привела фон Гугенштолллербаумбергдига к тому, что он тут же, на поверхности каши, нарисовал чертеж некого странного приспособления, которое аккумулировало в себе все те знания, которые были им получены в момент просветления. Каша тут же затвердела, так что чертеж навсегда застыл на ее маслянистой корке. Фон Гугенштолллербаумбергдиг, еще не до конца придя в себя после столь экстраординарных событий, встал, надел шорты, рубашку с короткими рукавами, пробковый шлем, гетры, ботинки с толстой подошвой, взял мушкет (если верить преданию, все эти предметы были оставлены на земле самим Лениным для того, чтобы споткнувшийся о них сломал себе голову, потому что только тот, кто сломает себе голову, сумеет постичь сущность Ленина; в возрасте полутора лет (бальзаковском возрасте по камерунским поверьям) фон Гугенштолллербаумбергдиг споткнулся о них на каком-то пустыре, но не сломал себе голову (чем немало насмешил Ленина), а принес их домой, но так как ни он, ни кто другой не знали, что с ними делать, хотя на изучение этого вопроса ушел ни один килограмм диэтиламида лизергиновой кислоты, они так и валялись в углу хижины), вышел из дома и исчез в неизвестном направлении. В течении последующих 180000 лет о нем никто ничего не знал, но по прошествии этого срока до Камеруна начали доходить известия о том, что севернее Африки найден какой-то новый континент. Первые камерунцы, высадившиеся на незнакомом берегу, решили, что это легендарная земля Верхний Урюпинск, в которую якобы удалился Ленин после того, как устроил Большой взрыв. Во время одной из экспедиций вглубь материка они повстречали давно пропавшего фон Гугенштолллербаумбергдига, сидящего на дереве. Спрыгнув на землю фон Гугенштолллербаумбергдиг сказал, что люди произошли от обезъян путем естественного отбора, что надо учиться, учиться и еще раз учиться, а также, что зовут его теперь Иммануил Кант и он знает, сколько стоит кефир в пластиковом стаканчике в городе Херсоне. Все это, в совокупности с необычным внешним видом (шорты, шлем и т.д.), настолько поразило камерунцев, что часть из них тут же стала правоверными кантианцами, а остальные - сочувствующими.
Постепенно открытый континент был заселен. Кант же создал секту, в основу которой был положен тот чертеж, который был открыт ему Лениным. Тарелка с кашей, на который вполне отчетливо был запечатлен рисунок, показывалась только избранным лично Иммануилом Кантом, пока его не унес аист. О том, как умер Кант, достоверных сведений нет. По одним источникам, он отравился жареными кузнечиками, по другим - взлетел на небо, по третьим - умер от переизбытка лекций. Нам представляется наиболее достоверной та версия, которая приписывается Дашли, одной из первых учениц Канта. Согласно этой версии, Кант однажды оторвал кусочек бумаги, чтобы пойти с ним в туалет («расстаться со своими дхармами на колесе сансары» говорят в таких случаях в Камеруне), но по пути ему в голову пришла некая мысль, и он поспешил занести ее на этот обрывок, однако мысль эта содержала в себе так называемый «нарратив небесной пустоты», который, после попадания на бумагу, стер личность Канта, а поскольку Кант в момент откровения утратил телесность, замененную Лениным на личность, он целиком перенесся на этот листок бумаги и упал в таком виде на землю. К сожалению, прямых свидетелей этого события не было. Листок, судя по всему, был через некоторое время подобран неким В. Сорокиным и использован по его непосредственному и к тому моменту еле сдерживаемому желанию. Сохранилось свидетельство самого В. Сорокина: «Когда бумага прикоснулась к моей мукамбе, я почувствовал, что все во вне преисполнилось какой-то голубовато невесомой воздушности. Перед глазами у меня возник лучезарный город, сотканный из сала и снов. Посреди этого города высился огромный унитаз, на котором сидел…» На этом высказывание обрывается. Журналист, бравший интервью у Сорокина, рассказал впоследствии, что как только Сорокин произнес «сидел», он замер, принял ту позу, в которой имел обыкновение сидеть на унитазе, и окаменел. Выяснить, куда же затем девалась бумажка, как вы понимаете, оказалось невозможным. Недавно, на 15-ом съезде общества хармсоедов «Даникако» Н. Гаманюком было высказано предположение, что эта бумажка сохранилась, и что будто бы он держал ее в руках. Им было указано возможное место ее нынешнего нахождения - город Петров-на-Оке, однако веских доказательств он представить не смог, так что загадка остается неразгаданной.
Итак, после небольшого исторического очерка настало время рассказать о том, что за чертеж вот уже в течение многих поколений передается из рук в руки в секте кантианцев и каково его значение для современных гуманитарных наук. Сведения об этом чертеже были получены нами в результате одного специфического знакомства, о котором я сейчас не могу сообщить, поскольку условием их передачи мне было сохранение в тайне всего того, что было между мной и тем человеком, который поведал о тайном учении кантианцев, поставив под угрозу свое право бесплатно получать кашу и посещать сауну - привилегии, которыми обладают кантианцы, прошедшие курс Летней кантианской школы, ежегодно проходящей на берегу Бердяйского залива недалеко от города Новосоросийска. Придется читателю поверить нам на слово, что эта информация вполне достоверна и отражает точное положение вещей.
У этого чертежа есть два уровня описания. На одном уроне он представляет собой описания приспособления для ношения и снятия носков, которое можно найти в некоторых учебниках по философии. Это профанный уровень знания. Есть сакральная интерпретация этого рисунка: он представляет собой схему механизма, поддерживающего и, соответственно, позволяющего преобразовывать само Сущее как оно явлено нам во Вселенной Ленина. Эта схема представлена в виде некоего цилиндрического образования, находящегося в вертикальном положении, вокруг которого располагается система колец и подпорок, сдерживающих это образование и не позволяющих ему потерять форму. Каждый из элементов символизирует собой определенный аспект Вселенной, позволяющий ей функционировать. Изменение конфигурации элементов, соответственно, ведет в полной замене Вселенной новой Вселенной. Цилиндрическая фигура в центре рисунка - это репрезентация Ленина в любом фрагменте действительности или мнимости. Кольца - это замкнутые и локальные очаги циркулирующей энергии, порождающие эффекты восприятия в рамках событийных структур. Подпорки же - это тела-в-нарративе, вышедшие за рамки органических метафор и обретшие статус дискурса. Действуя едином ритме, вся эта конструкция позволяет деконструировать концепцию натурального генезиса предикатов тела, поскольку итеративность логико-семантического устройства наших представлений об органах коллапсирует в сингулярности октанта, конституирующего идентичность согласно принципу полиморфизма в каждый момент секвентальной симультанности интерсубъективного конституирования иконических сигнификатов дериваций индивидуальных полиптотонов. Отсюда вытекает, что интерпелляция металингвистических пропозиций детерминирует не столько ноуменальность феноменальных импликаций телесности, сколько дискурсивность медиальной имманентности телесных практик. Таким образом, данный чертеж указывает путь перехода от понимания тела как обладающего «инстинктами» (благодаря которым мы можем повесить что-либо на «вешалку», являющую орган тела в состоянии, опосредованном «инстинктом») к пониманию дискурсивность того, что мы привыкли называть телом (так что при умелом использовании кантианского прибора мы можем привести любой предмет в состояние «вешалки», на которую можно повесить все, что угодно, не интерпретируя этот предмет как вещь-в-рабочем-состоянии, а рассматривая его как эффект локального применения конструктивных принципов).
Сегодня, говорят нам, у гуманитарных наук настали критические дни. Однако, применив к ним прибор Канта, мы понимаем, что такое мнение совершенно ошибочно, поскольку оно выражается в рамках органической метафоры. Критичность положения гуманитарных наук в современную эпоху заключается не в том, что они не могут сохранить целостность, поскольку из них все время вытекают какие-то странные образования, лишающие их самообладания и веры в будущее, а, наоборот, - в том, что критические дни у гуманитарных наук больше невозможны. Гуманитарные науки, если можно так выразиться, находятся не в постмодерном, а в постклимаксном, состоянии. В этот состоит суть кризиса: кризисы больше не случаются. Прибор Канта позволяет нам восстановить полноценность гуманитарных наук, показав, что если мы осмысляем их не как тело со всеми вытекающими отсюда последствиями, а как дискурсивную конструкцию, способную творить телесность в любой форме (но уже не телесность, которую можно пощупать, а телесность, которую можно покрыть словом и послать в глубь нарративных структур, тем самым приведя ее в столь же рабочее и боевое состояние, как и то, которое предполагается в телесных взглядах), тогда у нас появляется шанс вернуть критические дни в гуманитарные науки, то есть, выражаясь сухонаучным языком, создать условия для парадигмальных трансформаций.
Будущее гуманитарных наук - в бесконечных периодических кризисах, а не в поисках единой методологии, в войне языков, а не во всеобщем понимании, в склоках и дрязгах, в подначках и насмешках, в препирательствах и несогласиях, в инсинуациях и наветах. Вслед за великим Фейерабендом можно сказать, что единственный принцип гуманитарных наук - никаких принципов.
Значение схемы прибора Канта для гуманитарных наук невроятно велико. Отказавшись от идеи «инстинкта» методологии, врожденного телу гуманитарных наук, мы приходим к осознанию возможности, например, обратного превращения, прямой передачи, невидимого цвета, вечного двигателя, колбасы без туалетной бумаги, светлого будущего, борща с мясом, быстрых велосипедов, розовых крокодилов и др. Но изучение схемы находится только на самом первом этапе. Нам видится, что полная ее расшифровка вызовет совершенную перестройку всего здания гуманитарных наук, а, может быть, - и всего Сущего.
Бурные аплодисменты, переходящие в овации. Всеобщее ликование.

Выбор

Выбор — это между несколькими болезнями и бесчисленными слабостями
В таком случае судьба — это отказ выбирать
Чтобы стать похожим на самого себя
Чтобы выбирать то, что невозможно выбрать
Строчки палящего лета
Призраки безмятежности
Все срывается единым махом бабочки
Когда каждый день бросает в нас свои монетки, чтобы однажды вернуться к нам
И мы безропотно становимся рекой, озером, морем, океаном
Позабыв об именах и странах
Этих не имеющих больше на нас прав воспоминаниях
С разбитой душой, со спокойным сердцем
Пуская свои водяные круги
По тому, чего нам не достать
По той тени, которой переполнены с тех пор наши сны
Перестав говорить «я»
Мы отправляемся на завтрак
А после завтрака — в вечность
Осыпающую нас мечтами о всем несбыточном
Превращающую нас в неимоверных рыб
По ночам работающих созвездиями
А днем — слушателями
Слушателями небес и земли
Слушателями тишины и молчания
Слушателями слез и смеха
Безмолвных и орущих во всю глотку
Танцующих в своих письмах
Слушателей неотложных сердец друг друга.